ekaterinaniy
Well-known member
- 20 Июн 2022
- 1,051
- 27
«Краски»
Эми М.
перевод с французского
И.Кузнецовой
Однажды утром в каникулы Дельфина и Маринетта сидели на лужайке за фермой, разложив коробки с красками.
Краски были совсем новенькие. Дядя Альфред подарил их накануне Маринетте за то, что ей исполнилось целых семь лет, и девочки спели ему в знак благодарности песенку о весне. Дядя Альфред, уходя, тоже распевал от счастья, но о родителях этого нельзя было сказать. Весь вечер они не переставали ворчать:
— Скажите на милость! Краски! Это нашим-то двум шалопайкам! Чтобы они заляпали всю кухню и перепачкали платья! Краски! Мы что, художники? Во всяком случае, завтра вы мазней заниматься не будете. Мы уйдем на работу в поле, а вы соберете бобы на огороде и нарежете клевер для кроликов.
Пришлось девочкам скрепя сердце пообещать, что они будут работать, а к краскам даже не притронутся. На следующее утро родители ушли, а девочки отправились в огород собирать бобы. По дороге они встретили селезня, который, конечно, сразу заметил их печальные лица. Это был очень отзывчивый селезень.
— Что с вами? — спросил он.
— Ничего, — ответили девочки, но Маринетта всхлипнула, и Дельфина тоже. Селезень продолжал ласково расспрашивать, и они рассказали ему все: и про новые краски, и про бобы, которые надо собрать, и про клевер, который надо нарезать. Тем временем пес и свинья, слонявшиеся неподалеку, тоже подошли послушать, и все трое пришли в негодование.
— Это возмутительно! — сказал селезень. — Что за несправедливость! Но вы ни о чем не тревожьтесь, идите спокойно рисовать. Я беру на себя бобы, пес мне поможет. Верно, пес?
— Разумеется, — отозвался тот.
— Ас клевером справлюсь я, — сказала свинья. — Нарежу сколько угодно.
Девочки обрадовались. Уверенные, что родители ничего не узнают, они расцеловали своих друзей и отправились с красками на лужайку.
Они набирали в баночку воду, когда к ним подошел ослик.
— Доброе утро, девочки. Что это у вас за коробочки?
Маринетта ответила, что это краски и они собираются ими рисовать.
— Если хочешь, — добавила она, — я нарисую твой портрет.
— О, конечно, хочу, — сказал ослик. — Ведь у нас, животных, нет никакой возможности узнать, какие мы на самом деле.
Маринетта велела ослику повернуться в профиль и взялась за кисть. Дельфина же начала писать портрет кузнечика на травинке. Девочки усердно трудились, молча склонив головки и высунув язык.
Наконец ослик, долго стоявший не шевелясь, не выдержал и спросил:
— Можно посмотреть, что получается?
— Подожди, — ответила Маринетта, — дай я только уши дорисую.
— Конечно, конечно. Не спеши. Кстати, раз уж речь зашла об ушах, я хотел тебе сказать… Они у меня, конечно, длинные, но все-таки не настолько.
— Да не волнуйся, я делаю все, как надо.
Между тем Дельфину постигла неудача. Изобразив кузнечика и травинку, она обнаружила, что для большого листа бумаги рисунок мелковат, и решила прибавить фон — зеленую лужайку. К несчастью, кузнечик и лужайка оказались одного цвета, так что все слилось, и от кузнечика ничего не осталось. Это было очень досадно.
Закончив портрет ослика, Маринетта пригласила его посмотреть, и он с готовностью поспешил к ней. То, что он увидел, оказалось для него неожиданностью.
— Как мало мы себя знаем, — произнес он с грустью в голосе. — Никогда бы не подумал, что у меня бульдожья голова.
Маринетта покраснела, а ослик продолжал:
— Вот и уши тоже… Мне часто говорили, что они у меня длинные, но я и предположить не мог, что такие уж здоровенные.
Маринетта совсем смутилась и покраснела еще больше. В самом деле, уши на портрете занимали примерно столько же места, сколько все туловище. Ослик продолжал уныло разглядывать свой портрет, и вдруг его передернуло.
— Что это значит? — воскликнул он. — Ты нарисовала мне всего две ноги!
Тут Маринетте было что возразить, и она уверенно ответила:
— Как же иначе? Ведь я видела только две ноги! Не могу же я рисовать больше ног, чем вижу.
— Все это, конечно, прекрасно, но ног-то у меня все-таки не две, а четыре.
— Нет, — вмешалась Дельфина. — В профиль у тебя их только две.
Ослик не стал спорить. Он был уязвлен.
— Что ж, ладно, — пробормотал он удаляясь, — две, значит, две.
— Слушай, ну посуди сам…
— Нет, нет, у меня две ноги, и кончим этот разговор.
Дельфина рассмеялась, и Маринетта тоже, хотя совесть у нее была не совсем чиста. Потом они забыли про ослика и стали думать, кого бы еще нарисовать. Мимо как раз проходила пара волов с фермы — они шли через лужайку на водопой. Это были большие белые волы без единого пятнышка.
— Доброе утро, милые. Что это у вас за странные коробочки?
Дельфина и Маринетта сказали, что это краски, объяснили, для чего они нужны, и волы спросили, не согласятся ли девочки написать их портрет. Дельфина, наученная неудачей с кузнечиком, покачала головой.
— Это невозможно. Вы белые, значит, того же цвета, что и бумага. Белого на белом просто не будет видно. Получится, что вас как будто и не существует вовсе.
Волы посмотрели друг на друга, и один из них холодно сказал:
— Что ж, раз не существует, всего доброго!
Девочки растерялись. Но тут они услышали за спиной громкие голоса: к ним приближались лошадь и петух, переругиваясь на ходу.
— Да, да, — кипятился петух, — я полезнее вас и к тому же умнее. И пожалуйста, без этих усмешечек, а не то я задам вам хорошую трепку.
— Куда тебе, сморчок! — отозвалась лошадь.
— Сморчок? Да вы и сами-то не больно велики! Берусь доказать вам это хоть сейчас!
Девочки хотели вмешаться, но унять петуха было не так-то просто.
Все уладила Дельфина, предложив спорщикам их нарисовать. Она занялась лошадью, а Маринетта приступила к портрету петуха. Казалось, мир восстановлен. Петуху очень нравилось позировать: он высоко задрал голову, вскинул гребешок, надул зоб и распушил самые яркие перья. Но не разглагольствовать он не мог.
— Как, должно быть, приятно писать мой портрет! — заявил он Маринетте. — Ты правильно сделала, что выбрала именно меня. Не хочу хвастаться, но, право же, перья у меня изумительных оттенков.
Он долго расхваливал на все лады свое оперение, гребешок, хвост, а потом добавил, скосив глаза на лошадь:
— Каждому ясно, что я просто создан для того, чтобы с меня писать портреты, не то что некоторые убогие создания с унылой одноцветной шкурой.
— Только мелким тварям подобает быть такими пестрыми, — сказала лошадь. — Ведь иначе их вообще никто не заметит.
— Сами вы тварь, — вскричал петух, взъерошившись, и разразился проклятиями и угрозами, которые ничего, кроме усмешки, вызвать у лошади не могли.
Девочки между тем с жаром отдались работе. Вскоре оба натурщика были приглашены полюбоваться своими портретами. Лошадь в целом осталась довольна. Дельфина нарисовала ей прекрасную гриву, на диво длинную и всклокоченную, торчавшую в разные стороны, как колючки дикобраза, и густой хвост, где некоторые волоски не уступали по толщине и изяществу рукоятке заступа. К тому же, поскольку лошадь позировала в три четверти, ей повезло, и все четыре ноги у нее оказались на месте.
Петуху тоже не на что было жаловаться. Однако он не постеснялся заявить, будто хвост его на рисунке напоминает старую швабру. Но тут лошадь, созерцавшая в это время свой собственный портрет, перевела взгляд на портрет петуха и сделала открытие, наполнившее ее душу горечью.
— Как я погляжу, — сказала она, — петух у вас получился выше ростом, чем я?
И вправду, у Дельфины, по-видимому, сбитой с толку своим первым опытом с кузнечиком, лошадь занимала меньше половины листа, тогда как петух, написанный Маринеттой широкими мазками, занимал весь лист целиком.
— Петух больше меня! Нет! Это уж слишком!
— Конечно, я больше, любезная, — злорадствовал петух. — Как же иначе? Вы что, с луны свалились? Я лично это всегда знал, без всяких портретов.
— Пожалуй, так оно и есть, — сказала Дельфина, сравнив оба рисунка. — Ты получилась меньше петуха. Я и не заметила, но это не имеет никакого значения.
Девочка слишком поздно поняла, что лошадь обиделась. Она повернулась спиной и, когда Дельфина окликнула ее, сухо ответила, даже не оглянувшись:
— Ну, конечно, разумеется! Я меньше петуха, и это не имеет никакого значения.
Не слушая оправданий, она пошла прочь, а следом, на некотором расстоянии, шествовал петух, выкрикивая на каждом шагу: «Я больше! Я больше!»
Скачать текст
Эми М.
перевод с французского
И.Кузнецовой
Однажды утром в каникулы Дельфина и Маринетта сидели на лужайке за фермой, разложив коробки с красками.
Краски были совсем новенькие. Дядя Альфред подарил их накануне Маринетте за то, что ей исполнилось целых семь лет, и девочки спели ему в знак благодарности песенку о весне. Дядя Альфред, уходя, тоже распевал от счастья, но о родителях этого нельзя было сказать. Весь вечер они не переставали ворчать:
— Скажите на милость! Краски! Это нашим-то двум шалопайкам! Чтобы они заляпали всю кухню и перепачкали платья! Краски! Мы что, художники? Во всяком случае, завтра вы мазней заниматься не будете. Мы уйдем на работу в поле, а вы соберете бобы на огороде и нарежете клевер для кроликов.
Пришлось девочкам скрепя сердце пообещать, что они будут работать, а к краскам даже не притронутся. На следующее утро родители ушли, а девочки отправились в огород собирать бобы. По дороге они встретили селезня, который, конечно, сразу заметил их печальные лица. Это был очень отзывчивый селезень.
— Что с вами? — спросил он.
— Ничего, — ответили девочки, но Маринетта всхлипнула, и Дельфина тоже. Селезень продолжал ласково расспрашивать, и они рассказали ему все: и про новые краски, и про бобы, которые надо собрать, и про клевер, который надо нарезать. Тем временем пес и свинья, слонявшиеся неподалеку, тоже подошли послушать, и все трое пришли в негодование.
— Это возмутительно! — сказал селезень. — Что за несправедливость! Но вы ни о чем не тревожьтесь, идите спокойно рисовать. Я беру на себя бобы, пес мне поможет. Верно, пес?
— Разумеется, — отозвался тот.
— Ас клевером справлюсь я, — сказала свинья. — Нарежу сколько угодно.
Девочки обрадовались. Уверенные, что родители ничего не узнают, они расцеловали своих друзей и отправились с красками на лужайку.
Они набирали в баночку воду, когда к ним подошел ослик.
— Доброе утро, девочки. Что это у вас за коробочки?
Маринетта ответила, что это краски и они собираются ими рисовать.
— Если хочешь, — добавила она, — я нарисую твой портрет.
— О, конечно, хочу, — сказал ослик. — Ведь у нас, животных, нет никакой возможности узнать, какие мы на самом деле.
Маринетта велела ослику повернуться в профиль и взялась за кисть. Дельфина же начала писать портрет кузнечика на травинке. Девочки усердно трудились, молча склонив головки и высунув язык.
Наконец ослик, долго стоявший не шевелясь, не выдержал и спросил:
— Можно посмотреть, что получается?
— Подожди, — ответила Маринетта, — дай я только уши дорисую.
— Конечно, конечно. Не спеши. Кстати, раз уж речь зашла об ушах, я хотел тебе сказать… Они у меня, конечно, длинные, но все-таки не настолько.
— Да не волнуйся, я делаю все, как надо.
Между тем Дельфину постигла неудача. Изобразив кузнечика и травинку, она обнаружила, что для большого листа бумаги рисунок мелковат, и решила прибавить фон — зеленую лужайку. К несчастью, кузнечик и лужайка оказались одного цвета, так что все слилось, и от кузнечика ничего не осталось. Это было очень досадно.
Закончив портрет ослика, Маринетта пригласила его посмотреть, и он с готовностью поспешил к ней. То, что он увидел, оказалось для него неожиданностью.
— Как мало мы себя знаем, — произнес он с грустью в голосе. — Никогда бы не подумал, что у меня бульдожья голова.
Маринетта покраснела, а ослик продолжал:
— Вот и уши тоже… Мне часто говорили, что они у меня длинные, но я и предположить не мог, что такие уж здоровенные.
Маринетта совсем смутилась и покраснела еще больше. В самом деле, уши на портрете занимали примерно столько же места, сколько все туловище. Ослик продолжал уныло разглядывать свой портрет, и вдруг его передернуло.
— Что это значит? — воскликнул он. — Ты нарисовала мне всего две ноги!
Тут Маринетте было что возразить, и она уверенно ответила:
— Как же иначе? Ведь я видела только две ноги! Не могу же я рисовать больше ног, чем вижу.
— Все это, конечно, прекрасно, но ног-то у меня все-таки не две, а четыре.
— Нет, — вмешалась Дельфина. — В профиль у тебя их только две.
Ослик не стал спорить. Он был уязвлен.
— Что ж, ладно, — пробормотал он удаляясь, — две, значит, две.
— Слушай, ну посуди сам…
— Нет, нет, у меня две ноги, и кончим этот разговор.
Дельфина рассмеялась, и Маринетта тоже, хотя совесть у нее была не совсем чиста. Потом они забыли про ослика и стали думать, кого бы еще нарисовать. Мимо как раз проходила пара волов с фермы — они шли через лужайку на водопой. Это были большие белые волы без единого пятнышка.
— Доброе утро, милые. Что это у вас за странные коробочки?
Дельфина и Маринетта сказали, что это краски, объяснили, для чего они нужны, и волы спросили, не согласятся ли девочки написать их портрет. Дельфина, наученная неудачей с кузнечиком, покачала головой.
— Это невозможно. Вы белые, значит, того же цвета, что и бумага. Белого на белом просто не будет видно. Получится, что вас как будто и не существует вовсе.
Волы посмотрели друг на друга, и один из них холодно сказал:
— Что ж, раз не существует, всего доброго!
Девочки растерялись. Но тут они услышали за спиной громкие голоса: к ним приближались лошадь и петух, переругиваясь на ходу.
— Да, да, — кипятился петух, — я полезнее вас и к тому же умнее. И пожалуйста, без этих усмешечек, а не то я задам вам хорошую трепку.
— Куда тебе, сморчок! — отозвалась лошадь.
— Сморчок? Да вы и сами-то не больно велики! Берусь доказать вам это хоть сейчас!
Девочки хотели вмешаться, но унять петуха было не так-то просто.
Все уладила Дельфина, предложив спорщикам их нарисовать. Она занялась лошадью, а Маринетта приступила к портрету петуха. Казалось, мир восстановлен. Петуху очень нравилось позировать: он высоко задрал голову, вскинул гребешок, надул зоб и распушил самые яркие перья. Но не разглагольствовать он не мог.
— Как, должно быть, приятно писать мой портрет! — заявил он Маринетте. — Ты правильно сделала, что выбрала именно меня. Не хочу хвастаться, но, право же, перья у меня изумительных оттенков.
Он долго расхваливал на все лады свое оперение, гребешок, хвост, а потом добавил, скосив глаза на лошадь:
— Каждому ясно, что я просто создан для того, чтобы с меня писать портреты, не то что некоторые убогие создания с унылой одноцветной шкурой.
— Только мелким тварям подобает быть такими пестрыми, — сказала лошадь. — Ведь иначе их вообще никто не заметит.
— Сами вы тварь, — вскричал петух, взъерошившись, и разразился проклятиями и угрозами, которые ничего, кроме усмешки, вызвать у лошади не могли.
Девочки между тем с жаром отдались работе. Вскоре оба натурщика были приглашены полюбоваться своими портретами. Лошадь в целом осталась довольна. Дельфина нарисовала ей прекрасную гриву, на диво длинную и всклокоченную, торчавшую в разные стороны, как колючки дикобраза, и густой хвост, где некоторые волоски не уступали по толщине и изяществу рукоятке заступа. К тому же, поскольку лошадь позировала в три четверти, ей повезло, и все четыре ноги у нее оказались на месте.
Петуху тоже не на что было жаловаться. Однако он не постеснялся заявить, будто хвост его на рисунке напоминает старую швабру. Но тут лошадь, созерцавшая в это время свой собственный портрет, перевела взгляд на портрет петуха и сделала открытие, наполнившее ее душу горечью.
— Как я погляжу, — сказала она, — петух у вас получился выше ростом, чем я?
И вправду, у Дельфины, по-видимому, сбитой с толку своим первым опытом с кузнечиком, лошадь занимала меньше половины листа, тогда как петух, написанный Маринеттой широкими мазками, занимал весь лист целиком.
— Петух больше меня! Нет! Это уж слишком!
— Конечно, я больше, любезная, — злорадствовал петух. — Как же иначе? Вы что, с луны свалились? Я лично это всегда знал, без всяких портретов.
— Пожалуй, так оно и есть, — сказала Дельфина, сравнив оба рисунка. — Ты получилась меньше петуха. Я и не заметила, но это не имеет никакого значения.
Девочка слишком поздно поняла, что лошадь обиделась. Она повернулась спиной и, когда Дельфина окликнула ее, сухо ответила, даже не оглянувшись:
— Ну, конечно, разумеется! Я меньше петуха, и это не имеет никакого значения.
Не слушая оправданий, она пошла прочь, а следом, на некотором расстоянии, шествовал петух, выкрикивая на каждом шагу: «Я больше! Я больше!»
Скачать текст
