Алина Дмитриевна
Member
- 16 Июл 2022
- 781
- 2
Название: Колотый сахар
Автор: Паустовский Константин Георгиевич
СКАЧАТЬ
Издательство: Карелия, г. Петрозаводск
Год издания: 1982
СКАЧАТЬ
С северным летом я приехал в городок Вознесенье,
на Онежском озере.
Пароход пришел в полночь. Серебряная луна низко
висела над озером. Она была ненужной здесь, на
севере, потому что уже давно стояли белые ночи,
полные бесцветного блеска. Длинные дни почти
ничем не отличались от недолгих ночей: и день и ночь
весь этот лесной низкорослый край терялся в су-
мерках.
Северное лето всегда вызывает тревогу. Оно очень
непрочно. Его небогатое тепло может внезапно ис-
сякнуть. Поэтому на севере начинаешь ценить каждую
Поэтому на севере начинаешь ценить каждую
едва ощутимую струю теплого воздуха, ценить
скромное солнце, что превращает озера в зеркала,
сияющие тихой водой. Солнце на севере не светит,
а просвечивает как будто через толстое стекло. Ка-
жется, что зима не ушла, а только спряталась в ле-
са, на дно озер, и все еще дышит оттуда запахом
снега.
В садах отцветали березы. Белобрысые босые
мальчишки сидели на дощатой пристани и удили ко-
рюшку. Все вокруг казалось белым, кроме черных
больших поплавков. Мальчишки не спускали с них
прищуренных глаз и шепотом просили друг у друга
дать покурить.
Вместе с мальчишками удил рыбу вихрастый
веснушчатый милиционер.
— А ну, давай не курить на пристани! Давай
не безобразничать! — покрикивал он изредка, и тот-
час же несколько махорочных огоньков падали в белую
воду, шипели и гасли.
Я пошел в город искать ночлег. За мной увязался
толстый равнодушный человек, стриженный боб-
риком.
Он ехал на реку Ковжу по лесным делам. Он
таскал с собой поседевший портфель со сводками
и счетами. Говорил он косноязычно, как бесталанный
хозяйственник: «лимитировать расходы на дорогу»,
«сделать засъемку», «организовать закуску», «пере-
крыть нормы по линии лесосплава»...
Небо выцветало от скуки от одного присутствия
этого человека.
Мы шли по дощатым тротуарам, черемуха цвела
в холодных ночных садах, за открытыми окнами го-
рели неяркие лампы.
У калитки бревенчатого дома сидела на скамейке
тихая светлоглазая девочка и баюкала тряпичную
куклу. Я спросил ее, можно ли переночевать в их
доме. Она молча кивнула и провела меня по скри-
пучей крутой лестнице в чистую горницу. Человек,
стриженный бобриком, упрямо шел следом.
В горнице вязала за столом старуха в железных
очках и сидел, прислонившись к стене, худой пыльный
старик с закрытыми глазами.
— Бабушка,— сказала девочка и показала на меня
куклой,— вот заезжий просится ночевать.
Старуха встала и поклонилась мне в пояс.
— Ночуй, желанный,— сказала она нараспев.—
Ночуй, будь гостем дорогим. Только тесно у нас,
не взыщи,— придется на полу постелить.
— На низком уровне, значит, жизнь у вас ор-
ганизована, гражданка,— придирчиво сказал человек,
стриженный бобриком.
Тогда старик открыл глаза — они были у него
почти белые, как у слепого,— и медленно ответил:
— Такого, как ты, ни сон, ни ум не обогатят.
Терпи — притерпишься.
— Имей в виду, гражданин,— сказал человек,
стриженный бобриком,— с кем разговариваешь! Долж-
но в милиции не сидел!
Старик молчал.
— Ох, батюшка,— жалобно пропела старуха,—
не обижайся на странника! Бездомный он, бродячий
старик, чего с него спрашивать?
Человек, стриженный бобриком, оживился. Глаза
его сделались сверлящими и свинцовыми. Он тяжело
хлопнул портфелем по столу.
— Безусловно чуждый старик,— сказал он с тор-
жеством.— Надо соображать, кого в дом пускаете.
Может, он беглец из концлагеря или подпольный
монах? Сейчас мы выясним его личность. Как тебя
звать? Откуда родом?
Старик усмехнулся. Девочка уронила куклу, и гу-
бы у нее задрожали.
— Родом я отовсюду,— ответил спокойно ста-
рик.— Нигде нету для меня чужбины. А зовут меня
Александр.
— Чем занимаешься?
— Сеятель я и собиратель,— так же спокойно
ответил старик.— В юности хлеб сеял и хлеб собирал,
нынче сею доброе слово и собираю иные чудесные
слова. Только неграмотен я,— вот и приходится все
на слух принимать, на память свою полагаться.
Человек, стриженный бобриком, озадаченно по-
молчал.
— Документы есть?
— Есть-то есть, только не для тебя они писаны,
милый человек. Документы у меня дорогие.
— Ну,— сказал человек, стриженный бобриком,—
мы найдем того, для кого они писаны.
И он ушел, хлопнув дверью.
— Сырой человек, неспелый,— сказал, помолчав,
старик. — От таких бывает в жизни одна суета.
Старуха поставила самовар. Она певуче сокру-
шалась, что нету у нее в доме ни кусочка сахару: за-
была купить. Самовар ей жалобно подпевал. Девочка
постелила на стол чистую суровую скатерть. От
скатерти пахло ржаным хлебом.
За открытым окном блистала звезда. Она была
туманной, очень большой, и странным казалось ее
одиночество на громадном зеленеющем небе.
Ночное чаепитие меня не удивило,— давно я за-
метил, что северным летом люди долго не спят. И сей-
час за окном, у калитки соседнего дома, стояли две
девушки и, обнявшись, смотрели на тусклое озеро.
Как всегда бывает белой ночью, лица девушек каза-
лись бледными от волнения, печальными и кра-
сивыми.
— Ленинградские это комсомолки,— сказала ста-
руха.— Дочери капитанов. На лето всегда приез-
жают.
Старик сидел с закрытыми глазами и молчал,
как будто прислушивался. Потом он открыл глаза
и вздохнул.
— Ведет! — сказал он горестно.— Прости, ба-
бушка, меня, дурака, за докуку.
Лестница скрипела. По ней тяжело подымались
люди. Без стука вошел человек, стриженный бобриком.
За ним шел вихрастый озабоченный милиционер —
тот, что удил рыбу на пристани. Человек, стрижен-
ный бобриком, кивнул на старика.
— А ну, давай, дед,— сурово сказал милиционер,—
давай выясняй свою личность! Налаживай до-
кументы!
— Личность моя простая,— ответил старик,—
только рассказывать долго. Садись,слушай.
— Ты поскорей! — сказал милиционер.— Сидеть
мне некогда, надо тебя в отделение представить.
— В отделение, родимый, мы завсегда с тобой
успеем, в отделении разговор короткий, не с кем
душу отвести. Мне седьмой десяток пошел, помру
я не нынче-завтра на чужом дворе. Значит, должен
ты меня вытерпеть.
— Ну, давай,— согласился милиционер.— Только
не путай!
Зачем путать! Жизнь моя чистая, ее не запутаешь.
Все мы, Федосьевы, были со стародавних времен
ямщики да певуны. Дед мой Прохор был великий
певец, по всему тракту от Пскова до Новгорода голос
свой пропел, проплакал. Голос беречь надо, он не
зря человеку даден, и дед мой берег, да не уберег —
сорвался. Может, знаешь иль нет, жил у нас в Псков-
7
ской губернии знаменитый земляк Александр Серге-
евич, поэт Пушкин.
Милиционер ухмыльнулся:
— Еще бы не знать-то!
Из-за него дед голос свой и сорвал. Встретились
они на ярмарке, в Святогорском монастыре. Дед
пел. Пушкин слушал. Потом пошли они в питейное
заведение и просидели до ночи. Об чем гуторили,
никому не известно, только дед вернулся веселый,
как хмельной, хоть вина почти и не пил. Говорил
потом бабке: «От слов и от смеха его я захмелел,
Настюшка,— такой красоты слова — лучше всякой
моей песни». Была у деда одна песня, очень ее Пушкин
уважал.
Старик помолчал и вдруг запел звенящим томи-
тельным голосом:
Эх, по белым полям, по широким
Наши слезы снежком замело!
СКАЧАТЬ
Автор: Паустовский Константин Георгиевич
СКАЧАТЬ
Издательство: Карелия, г. Петрозаводск
Год издания: 1982
СКАЧАТЬ
С северным летом я приехал в городок Вознесенье,
на Онежском озере.
Пароход пришел в полночь. Серебряная луна низко
висела над озером. Она была ненужной здесь, на
севере, потому что уже давно стояли белые ночи,
полные бесцветного блеска. Длинные дни почти
ничем не отличались от недолгих ночей: и день и ночь
весь этот лесной низкорослый край терялся в су-
мерках.
Северное лето всегда вызывает тревогу. Оно очень
непрочно. Его небогатое тепло может внезапно ис-
сякнуть. Поэтому на севере начинаешь ценить каждую
Поэтому на севере начинаешь ценить каждую
едва ощутимую струю теплого воздуха, ценить
скромное солнце, что превращает озера в зеркала,
сияющие тихой водой. Солнце на севере не светит,
а просвечивает как будто через толстое стекло. Ка-
жется, что зима не ушла, а только спряталась в ле-
са, на дно озер, и все еще дышит оттуда запахом
снега.
В садах отцветали березы. Белобрысые босые
мальчишки сидели на дощатой пристани и удили ко-
рюшку. Все вокруг казалось белым, кроме черных
больших поплавков. Мальчишки не спускали с них
прищуренных глаз и шепотом просили друг у друга
дать покурить.
Вместе с мальчишками удил рыбу вихрастый
веснушчатый милиционер.
— А ну, давай не курить на пристани! Давай
не безобразничать! — покрикивал он изредка, и тот-
час же несколько махорочных огоньков падали в белую
воду, шипели и гасли.
Я пошел в город искать ночлег. За мной увязался
толстый равнодушный человек, стриженный боб-
риком.
Он ехал на реку Ковжу по лесным делам. Он
таскал с собой поседевший портфель со сводками
и счетами. Говорил он косноязычно, как бесталанный
хозяйственник: «лимитировать расходы на дорогу»,
«сделать засъемку», «организовать закуску», «пере-
крыть нормы по линии лесосплава»...
Небо выцветало от скуки от одного присутствия
этого человека.
Мы шли по дощатым тротуарам, черемуха цвела
в холодных ночных садах, за открытыми окнами го-
рели неяркие лампы.
У калитки бревенчатого дома сидела на скамейке
тихая светлоглазая девочка и баюкала тряпичную
куклу. Я спросил ее, можно ли переночевать в их
доме. Она молча кивнула и провела меня по скри-
пучей крутой лестнице в чистую горницу. Человек,
стриженный бобриком, упрямо шел следом.
В горнице вязала за столом старуха в железных
очках и сидел, прислонившись к стене, худой пыльный
старик с закрытыми глазами.
— Бабушка,— сказала девочка и показала на меня
куклой,— вот заезжий просится ночевать.
Старуха встала и поклонилась мне в пояс.
— Ночуй, желанный,— сказала она нараспев.—
Ночуй, будь гостем дорогим. Только тесно у нас,
не взыщи,— придется на полу постелить.
— На низком уровне, значит, жизнь у вас ор-
ганизована, гражданка,— придирчиво сказал человек,
стриженный бобриком.
Тогда старик открыл глаза — они были у него
почти белые, как у слепого,— и медленно ответил:
— Такого, как ты, ни сон, ни ум не обогатят.
Терпи — притерпишься.
— Имей в виду, гражданин,— сказал человек,
стриженный бобриком,— с кем разговариваешь! Долж-
но в милиции не сидел!
Старик молчал.
— Ох, батюшка,— жалобно пропела старуха,—
не обижайся на странника! Бездомный он, бродячий
старик, чего с него спрашивать?
Человек, стриженный бобриком, оживился. Глаза
его сделались сверлящими и свинцовыми. Он тяжело
хлопнул портфелем по столу.
— Безусловно чуждый старик,— сказал он с тор-
жеством.— Надо соображать, кого в дом пускаете.
Может, он беглец из концлагеря или подпольный
монах? Сейчас мы выясним его личность. Как тебя
звать? Откуда родом?
Старик усмехнулся. Девочка уронила куклу, и гу-
бы у нее задрожали.
— Родом я отовсюду,— ответил спокойно ста-
рик.— Нигде нету для меня чужбины. А зовут меня
Александр.
— Чем занимаешься?
— Сеятель я и собиратель,— так же спокойно
ответил старик.— В юности хлеб сеял и хлеб собирал,
нынче сею доброе слово и собираю иные чудесные
слова. Только неграмотен я,— вот и приходится все
на слух принимать, на память свою полагаться.
Человек, стриженный бобриком, озадаченно по-
молчал.
— Документы есть?
— Есть-то есть, только не для тебя они писаны,
милый человек. Документы у меня дорогие.
— Ну,— сказал человек, стриженный бобриком,—
мы найдем того, для кого они писаны.
И он ушел, хлопнув дверью.
— Сырой человек, неспелый,— сказал, помолчав,
старик. — От таких бывает в жизни одна суета.
Старуха поставила самовар. Она певуче сокру-
шалась, что нету у нее в доме ни кусочка сахару: за-
была купить. Самовар ей жалобно подпевал. Девочка
постелила на стол чистую суровую скатерть. От
скатерти пахло ржаным хлебом.
За открытым окном блистала звезда. Она была
туманной, очень большой, и странным казалось ее
одиночество на громадном зеленеющем небе.
Ночное чаепитие меня не удивило,— давно я за-
метил, что северным летом люди долго не спят. И сей-
час за окном, у калитки соседнего дома, стояли две
девушки и, обнявшись, смотрели на тусклое озеро.
Как всегда бывает белой ночью, лица девушек каза-
лись бледными от волнения, печальными и кра-
сивыми.
— Ленинградские это комсомолки,— сказала ста-
руха.— Дочери капитанов. На лето всегда приез-
жают.
Старик сидел с закрытыми глазами и молчал,
как будто прислушивался. Потом он открыл глаза
и вздохнул.
— Ведет! — сказал он горестно.— Прости, ба-
бушка, меня, дурака, за докуку.
Лестница скрипела. По ней тяжело подымались
люди. Без стука вошел человек, стриженный бобриком.
За ним шел вихрастый озабоченный милиционер —
тот, что удил рыбу на пристани. Человек, стрижен-
ный бобриком, кивнул на старика.
— А ну, давай, дед,— сурово сказал милиционер,—
давай выясняй свою личность! Налаживай до-
кументы!
— Личность моя простая,— ответил старик,—
только рассказывать долго. Садись,слушай.
— Ты поскорей! — сказал милиционер.— Сидеть
мне некогда, надо тебя в отделение представить.
— В отделение, родимый, мы завсегда с тобой
успеем, в отделении разговор короткий, не с кем
душу отвести. Мне седьмой десяток пошел, помру
я не нынче-завтра на чужом дворе. Значит, должен
ты меня вытерпеть.
— Ну, давай,— согласился милиционер.— Только
не путай!
Зачем путать! Жизнь моя чистая, ее не запутаешь.
Все мы, Федосьевы, были со стародавних времен
ямщики да певуны. Дед мой Прохор был великий
певец, по всему тракту от Пскова до Новгорода голос
свой пропел, проплакал. Голос беречь надо, он не
зря человеку даден, и дед мой берег, да не уберег —
сорвался. Может, знаешь иль нет, жил у нас в Псков-
7
ской губернии знаменитый земляк Александр Серге-
евич, поэт Пушкин.
Милиционер ухмыльнулся:
— Еще бы не знать-то!
Из-за него дед голос свой и сорвал. Встретились
они на ярмарке, в Святогорском монастыре. Дед
пел. Пушкин слушал. Потом пошли они в питейное
заведение и просидели до ночи. Об чем гуторили,
никому не известно, только дед вернулся веселый,
как хмельной, хоть вина почти и не пил. Говорил
потом бабке: «От слов и от смеха его я захмелел,
Настюшка,— такой красоты слова — лучше всякой
моей песни». Была у деда одна песня, очень ее Пушкин
уважал.
Старик помолчал и вдруг запел звенящим томи-
тельным голосом:
Эх, по белым полям, по широким
Наши слезы снежком замело!
СКАЧАТЬ
Последнее редактирование модератором:
